Жительница блокадного Ленинграда Нина Васильевна Некрасова поделилась воспоминаниями о том тяжелом времени
Приближается День воинской славы России – 80-летия полного снятия блокады Ленинграда. Но всех, кого коснулась, кого опалила своим огнем война, всех, кто смог выстоять, выжить в то страшное время, не покидает боль потерь и разлук, боль, оставшаяся в сердце навсегда. Сегодня своими воспоминаниями о пережитой блокаде в Ленинграде поделилась врач-педиатр с большим стажем Нина Васильевна Некрасова, переехавшая на постоянное место жительства в Сельцо к своим родным. Ей было около девяти лет, но в детской памяти сохранились многие эпизоды, ведь забыть такое просто невозможно…
Родилась она в городе на Неве. Успев закончить только первый класс, как началась Великая Отечественная война, которая застала ее под Ленинградом на станции Андреевка. Туда вместе с бабушкой Гликерией Федоровной, которая ее опекала, Нина приехала на каникулы к родственникам. Взрослые заговорили о войне, стали озабоченными, перестали улыбаться. Нина это заметила, но понять, в чем дело, не могла, в силу своего возраста. Осознание пришло внезапно, и тот пережитый ужас продолжал сопровождать ее все долгие годы войны… Бабушка решила забрать внучку и увезти домой в Ленинград. На станции толпились люди, были здесь и их родные. Вдруг раздался гул самолетов и полетели бомбы. Все, находившиеся на полустанке, бросились в заполненную водой канаву, пролегавшую вдоль железнодорожного полотна.
– Бабушка, стараясь укрыть меня от пуль и осколков, прикрывала собой и почему-то тянула под воду, видимо, пытаясь там спрятать,– рассказывала Нина Васильевна. – Через нас летели комья земли, искареженные рельсы и шпалы… Одна из пуль по-касательной задела ногу Гликерии Федоровны, но, когда взрывы отгремели, она резво выскочила из канавы и потащила Нину через железную дорогу в лес. То же сделали и остальные. Заметив такой маневр, фашисты развернули самолеты и на бреющем полете начали строчить из пулеметов по бегущим людям. Задрав голову вверх, Нина даже увидела одного из немецких пилотов, свесившегося из кабины вниз и пытающегося взять на мушку бегущих. По сей день помнит его летный шлем, очки и злобную гримасу на лице. Вот тогда-то девочка из семьи атеистов, ни разу не бывавшая в храме, вдруг взмолилась о помощи, обращаясь к Всевышнему. Под свист пуль женщины, старики и дети, всего человек тридцать–тридцать пять, добежали до леса, где смогли немного отдышаться. Немецким бомбардировщикам ничего не оставалось, как вернуться туда, откуда прилетели, тем более, что свою главную задачу – разбомбить железную дорогу – они выполнили.
Вернувшись домой, Нина продолжала жить с бабушкой и старшим братом Камратом (в то время многие имена у детей были, на наш взгляд, не совсем обычными, например, Баррикада, Коммуна) в их ленинградской квартире на Литейном проспекте, на четвертом этаже. Дом был красивый, с застекленной верандой по фронтону, и можно было пользоваться запасной лестницей, которая там находилась. Но и здесь война быстро настигла их. Дважды в день, а иногда и больше, ленинградцев бомбили с самолетов. Кто-то успевал добежать до бомбоубежища, а кто-то и нет. Однажды, после объявления воздушной тревоги они с бабушкой и соседями бежали вниз по той самой запасной лестнице, как вдруг раздался страшный грохот от разорвавшегося снаряда, а окна веранды стали фиолетовыми, затем выгнулись пузырем и начали лопаться. На людей посыпались штукатурка, деревянные плашки и стеклянные осколки. Нине, оказавшейся прямо возле окна, один из больших осколков глубоко вонзился в щеку, пробив ее насквозь, а много мелких оцарапали лицо и руки. Буквально в считанные секунды она превратилась в окровавленное существо, дрожащее от страха. С трудом девочка продолжала передвигать ставшие непослушными ноги, а на руки боялась и посмотреть, ведь они были красными от струящейся крови.
– Будь она проклята, эта ужасная, беспощадная война, – мелькнуло в голове у девочки. Уже в бомбоубежище ей оказали первую помощь, осмотрели, обтерли кровь, а бабушка, как могла успокоила ее, пообещав, что до свадьбы все обязательно заживет. (Так оно и вышло, ужасный шрам, грозивший испортить красивое девичье личико, постепенно с годами пропал).
Но впереди их, как и всех ленинградцев, ждали еще более страшные испытания, лишения, болезни и голод, ставший главным оружием фашистов, заключивших город в кольцо блокады…Тот день, 8 сентября Нина тоже отлично помнит. Она как раз гуляла во дворе и радовалась солнышку и синему небу. Вдруг, как ей показалось сначала, небо стала закрывать черная туча и раздался монотонный гул– это десятки самолетов летели бомбить Бадаевские склады, где хранилось продовольствие на пять лет на всю Ленинградскую область. Почти месяц все горело, и народ остался без жизненно-важных запасов. Были смельчаки, которые пытались вынести хоть что-то из огня, полыхавшего на семь километров. Были и те, кто погибли в жутком пламени.
Город – это не деревня, где можно было найти хоть какое-то пропитание. Здесь в каменных колодцах (так сами ленинградцы называли дворы, ведь дома были соединены по четыре одним лишь проходом) люди были заключены и обречены. Не было ни тепла, ни света, ни воды. А жалкие остатки съестных припасов быстро закончились. Фашисты смогли разгромить пищевые склады. Снег и морозы, обрушившиеся на город, подвели черту. Чтобы добраться до Невы, где можно было запастись чистой водой, нужно было преодолеть высокие снежные заносы, образовавшиеся в проходах, которые никто не чистил, а затем и долгую дорогу, а это было не по силам ни бабушке, ни маленькой Нине. Воду из снега растапливали на маленькой печурке, пока было чем… Когда-то Гликерия Федоровна служила горничной в одном богатом доме, а после эмиграции хозяев ей досталась очень дорогая красивая мебель, в основном из дуба. Эту-то великолепную мебель рубили топором, а потом расщепляли и готовили скудную еду. Хотя едой варево, приготовленное бабушкой, можно было назвать с огромной натяжкой. Еще до морозов, когда у людей оставалось еще что-то съестное, очистки, остатки, ну в общем, то, что мы сегодня называем мусором, все это выбрасывалось на помойки. Горы мусора росли, ведь никто его не вывозил, а ударивший мороз превратил все в ледяные глыбы. Вот такие глыбы люди долбили топориками, а затем большие куски приносили домой и перерабатывали, добавляя туда что-то еще. У Нининой бабушки оставались большие запасы специй, которые хоть немного отбивали жуткий зловонный запах. Порой девочку от этой «еды» выворачивало наизнанку. Но если бы не бабушка и дядя с тетей, вряд ли Нина Васильевна смогла бы выжить в ту жуткую блокаду.
Гликерия Федоровна использовала для приготовления все, что могла, умудряясь готовить из столярного клея и еще чего-то немыслимый студень. Никто не мылся, не стирали вещи, все заростали и покрывались коростами, свирепствовали вши. В Ленинграде не осталось никакой живности, включая диких голубей, мышей и крыс. Люди еле двигались по улицам, а некоторые падали и тут же умирали, обессилев от голода. Силы отнимали и непрекращающиеся ни на один день бомбежки, заставлявшие бежать…Частенько, чтобы не тратить лишние силы, люди ночевали прямо в бомбоубежищах, куда натаскали матрасы, одеяла и даже диваны с креслами. Нина помнит, как лежала в каком-то кресле и нещадно чесала обе свои маленькие ручонки о его поручни. Что было, обычные коросты от грязи или чесотка, точно она не знала.
Старшего брата Нины родственники помогли пристроить на работу и у него (о, счастье!) появилась рабочая карточка, а значит, ему полагалось не 125 иждивенческих, а 250 граммов хлеба в день! Хотя и этот хлеб тоже состоял непонятно из чего. Нина с бабушкой попытались один раз исследовать кусочек и обнаружили в нем отруби, опилки, бумагу и даже скрепку от тетрадки, но так и не определили точно, что же в нем было еще.
Камрат и Нина росли в интеллигентной семье. Очень образованный и любознательный юноша интересовался литературой и историей, очень много читал и даже сочинял, иногда после работы заходил в огромный магазин старой книги, расположенный на углу Невского и Литейного проспектов, который, конечно, не работал, но там он, пытаясь найти что-нибудь для чтения, задерживался допоздна. Его не останавливали ни продолжающиеся бомбежки, ни обстрелы. И однажды он не вернулся домой. Страшное известие обрушилось на бабушку и маленькую Нину. До сих пор она не может без слез вспоминать о любимом старшем брате. Было ему всего 15 лет.
Несколько дней дядя Нины, Георгий Андреевич, пытался найти хотя бы его останки, обойдя многие подвалы-трупосборники, или, как их тогда называли, покойницкие. Трупы лежали там вперемежку с отдельными частями тел, которые собирали после бомбежек на улицах прямо лопатами. Но, увы, не смог найти тело Камрата. Всего 27 дней брат не дожил до снятия блокады…
Георгий Андреевич работал шофером большого фургона в какой-то организации и в числе первых попал на «дорогу жизни», как окрестили единственную транспортную магистраль через Ладожское озеро.(Сегодня у маяка Осиновец существует даже музей «Дорога жизни».) В фургон набросали матрасов, одеял, прихватили кое-какие «пожитки» и вместе с семьей дядиного начальника, жена которого две недели назад родила ребенка, выехали из Ленинграда. Мороз был страшный, а машины ехали медленно.
– Одежда была скудной, поэтому кутались в одеяла, – вспоминала Нина Васильевна. – По дороге часто останавливались. Были случаи, когда попавшие под обстрел машины прямиком уходили под лед. Ехали молча и молились, как могли… А дядя все время твердил: «Только бы насмерть, только бы сразу насмерть…».
Наконец, Ладога осталась позади, и блокадники попали в город Тихвин. Всех их пригласили в большую избу без перегородок, усыпанную сеном и соломой. Нина огляделась, но не поняла зачем на полу было так много соломы? Здесь их стали кормить жиденькой теплой манной кашей на молоке! Каждый, получив маленькое блюдце без ложки, начинал жадно слизывать кашу, а затем медленно опускался на солому и… засыпал. Только проснувшись, Нина догадалась – так вот зачем была солома. Дальше их путь лежал в город Пестово. Блокадники вышли к машинам, но в это время по дороге шли наши солдаты. Их было много. Стоял мороз, воины были одеты в добротные монгольские тулупы, валенки, шапки-ушанки, рукавицы.
– Когда они увидели нас, то все заплакали, – всхлипнула и моя собеседница, вспоминая этот яркий и трогательный эпизод. – Да, на нас действительно, нельзя было смотреть без слез: грязные, оборванные, с расчесанными до крови конечностями, истощенные до предела — кожа и кости, в общем, страшная серая толпа. И только глаза, казавшиеся прямо огромными, полные боли и скорби… Помню, до войны моя бабушка была очень полной, весила под сто килограммов, а потом после блокады это был просто скелет, на котором висели складки кожи. Себя-то я не видела. Остановиться воины не могли, не имели права, ведь шла война. Но по их лицам было видно, как же они страдали, и, сдерживая рыдания, выкрикивали: «Мы отомстим!!!»
Нина Васильевна вытерла слезы и замолчала, а затем продолжила свой трагический, но, столь правдивый рассказ о том, что ей довелось пережить. Дальше путь блокадников лежал в город Пестово, где они вместе с дядей и тетей были определены на квартиру. Первым делом всех отправили в баню.
– Помню, возле бани мы увидели кучку жителей города, которые собирались помыться, но должны были пропустить нас, «выковырянных», так прозвали блокадных, – усмехнулась Нина Васильевна и продолжила. – Я навсегда запомнила их взгляды, полные какой-то презрительной и брезгливой жалости…
Через несколько месяцев Нина и ее родные переехали в город Устюжна, расположенный в 50 км от прежнего места жительства. Переезжали несколько раз, так как не все хотели пускать на квартиру «выковырянных». И здесь случилось чудо – с ее репрессированной мамы, жившей все это время на Севере, сняли обвинение, реабилитировали и позволили вернуться.
– Был Новый год, и как все дети, я загадала желание – увидеть маму, – улыбнулась Нина Васильевна, – и я снова обратила свой взор к небу. И вдруг, ко мне одной, сидевшей в комнате, подошла какая-то женщина. Я даже не заметила, как она вошла. Узнав маму, я закричала и бросилась к ней, почувствовав, что теперь все будет хорошо. Папу тоже реабилитировали, но его я больше никогда не видела.
Понятно, что ребенок не смог запомнить многое из происходящего, но главное, что смог почувствовать большую любовь и заботу близких о себе, которая помогла выжить и, которую с благодарностью хранит в памяти и сегодня.
Невыносимо тяжелым, страшным, разрушительным танком проехала по жизни Нины Васильевны Некрасовой жестокая война, изранив юную душу и тело, но не сломив гордого духа, не погубив ее надежду и веру в торжество справедливости. Нина Васильевна прожила достойную жизнь, помогла сотням своих пациентов, возвращая им здоровье, а значит — счастье… Сбылись мечты и у всех родных Нины Васильевны: они вернулись в родной Ленинград и жили там до глубокой старости. Вот таким долгим и трудным был их путь, через войну, домой!
Светлана Чернова
Фото из архива школы № 1 г. Сельцо.
